Том Мезеро о роли расы в деле Майкла Джексона

Том Мезеро: Итак, вот три примера, в которых сначала требовалось определить, есть ли расистский компонент, и определить объективно, а затем задать себе, как адвокату, вопрос: “Что я буду с ним делать?” И нельзя никого слушать в таких вопросах. Нельзя слушать СМИ. Нельзя слушать торговцев скандалами! Нужно понять самому, исходя из фактов, улик, того, что вы знаете о своем клиенте, свидетелях, о происходящем. Я не стал поднимать расовый вопрос. Я не думал, что Майкла Джексона обвинили из-за его расы, я думал, что его обвинили, потому что он - гигантская знаменитость!

Вот вам случай: последним свидетелем, которого я вызвал, был актёр-комедиант Крис Такер. И Крис Такер показал, что эта семья, которая обвиняла Майкла Джексона, пыталась добиться денег и от него тоже. Эти люди хотели получить его автомобиль. Они сказали ему, что у ребенка рак, как сказали и Майклу Джексону. Мальчика пригласили на день в Лас-Вегас, где Крис Такер снимал фильм "Rush Hour", и они жили там три недели, после выставив ему счет за всё. Они продолжили просить у него деньги, и тогда он полетел в Майами, встретился с Майклом Джексоном и предупредил его: “Осторожнее! Что-то не так!” Он предупредил Майкла Джексона об этом мальчике и его семье. Перекрёстный допрос вел окружной прокурор Том Снеддон. В какой-то момент он показал Крису Такеру увеличенный фотоснимок Криса с обвинителем и его семьей на свадьбе. Крис с юмором заметил: «Мне нравится фото. Где бы мне такое взять?» Все в зале усмехнулись, а окружной прокурор сказал: «Я достану его для тебя, если будешь хорошим мальчиком». (Обращение «boy» - «мальчик» было принято по отношению к чернокожим рабам, поэтому сейчас считается расистским. – прим. пер.) Насколько я могу судить (я тогда не следил пристально за СМИ, так как был занят работой и телерепортажи ухватывал только в перерывах), афроамериканское сообщество не очень обратило на это внимание. И я был этому рад. Потому что, опять же, возвращаясь к целям защиты и моим убеждениям о том, что эффективно: я не хотел поднимать вопрос расизма в этом деле. Я видел присяжных – я чувствовал присяжных – и я не думал, что это может нам помочь.

В день, когда присяжные удалились для вынесения решения, я чувствовал себя очень хорошо и считал, что наше дело прошло замечательно. И я сказал ряду людей, что не хочу примешивать сюда расовый вопрос. Я не хочу, чтобы меня ассоциировали с поднятием расовой проблемы в этом сообществе. Я не думаю, что это нам поможет. В начале разбирательств разные люди, связанные с Майклом Джексоном, спрашивали меня, как, по моему мнению, идет дело. Тогда я был весьма обеспокоен, и позвольте мне объяснить, почему. В ноябре 2003 года в Неверлэнде был совершен обыск 70-ю шерифами. Я получил звонок, будучи в дороге, когда возвращался в Лос-Анджелес из отпуска в Биг-Сэре, Калифорния. Меня спросили, не прилечу ли я в Лас-Вегас на встречу с Майклом Джексоном, потому что он хочет, чтобы я представлял его интересы. Я долго и серьезно обдумывал это, но в конце концов отклонил предложение, так как готовился защищать актера Роберта Блейка в деле об убийстве, назначенном на февраль 2004 года. Я подумал, что не смогу эффективно вести два дела сразу. Это только свело бы обоих клиентов с ума, если бы я был недоступен, когда они во мне нуждались. И люди Майкла были весьма удивлены, что кто-то отважился отказаться, но я отказался. Потом, дней за 10 до суда, в феврале 2004 года, у нас с Блейком случился разлад и я вышел из дела, и примерно через полтора месяца мне позвонил Рэнди Джексон, брат Майкла, с которым мы дружны многие годы. Он спросил, не передумал ли я и не прилечу ли во Флориду для встречи с ними. Я согласился. Я слетал туда, встретился с Майклом, вернулся, спустя пять или шесть дней меня спросили, возьму ли я дело, я ответил утвердительно и был нанят. Но то, что я видел по ТВ до того, как был нанят, вызывало у меня сильное беспокойство. Вы, вероятно, помните день предъявления обвинения. Я тогда еще не был его адвокатом. Во-первых, безопасность Майкла обеспечивала Нация Ислама, и их поведение в Санта-Марии в тот день очень бросалось в глаза. Не поймите меня неправильно, я работал с Нацией Ислама многие годы, и работаю до сих пор. Я даже согласился защищать их западного регионального лидера, в случае если ему предъявят обвинение в нападении на полицейского (что власти грозились сделать, но пока не сделали). Я прекрасно знаю, какую работу Нация Ислама проводит в Лос-Анджелесе. Знаю, как они борются с организованной преступностью. Знаю, как они борются с наркотиками. Знаю, как они стараются учить людей ответственности и духовности и как много делают, чтобы остановить насилие в городе, являющемся криминальной столицей Америки. Я работал с Нацией Ислама в деле Патриции Мур – они ее очень поддерживали. И, тем не менее, я считал, что выступление Нации Ислама в качестве охраны Майкла в Санта-Марии не пойдет на пользу его защите. Я чувствовал, что это отдаляет его от сообщества, в котором он живет и которое должно его судить, вместо того, чтобы делать его частью этого сообщества. И я выразил свою позицию очень ясно. Нельзя с этого начинать!

Я также видел его адвокатов и советников на собрании в отеле Беверли-Хиллс - шикарном отеле Лос-Анджелеса. У них прошла встреча, и об этом трубили все новости – о том, что эти жирные коты, которые советуют Майклу Джексону, собрались в отеле для выработки линии защиты. Они называли себя “командой мечты”. И, смотря новости, я сказал себе: «Это неправильно. Это не помогает Майклу в этом сообществе. Это отдаляет Майкла от сообщества». Подчеркните лучше, что он – такой же, как и люди, собравшиеся вокруг здания суда. Не подчёркивайте, что он – особенный, важнее этих людей или сильно отличается от них, потому что это не так. И я озвучил свои чувства по этому поводу. Я смотрел на это исключительно с позиции того, что ему поможет. Не с позиции того, что будет правильно выглядеть с политической или моральной точки зрения. Я отвечал на вопрос: “Как мне спасти жизнь Майкла Джексона?” Как вы, наверное, помните, если следили за процессом, во время второго вызова в суд, когда я уже был его адвокатом, Нации Ислама в центре картины не было. Да, мусульманская охрана в некотором составе присутствовала, но ее не было видно. И больше не было ни приемов в Неверлэнде, ни саммитов в Беверли-Хиллс и подобного рода вещей. Они не шли на пользу защите Майкла.

Но в конце дела – и, буду откровенен, к сожалению, это получило огласку на ТВ – появился Преподобный Джесси Джексон. Я очень уважаю его, в особенности за то, что он сделал для движения в защиту Гражданских Прав. Но тогда его появление огорчило меня. Я выпустил пресс-релиз о том, что никто не говорит от имени Майкла Джексона и его семьи, что суд запретил участникам процесса обсуждать подробности дела и мы будем уважать это решение. У меня состоялся разговор с Преподобным Джексоном, в котором я объяснил ему то же, что сейчас объясняю вам: это не дает нам никаких преимуществ. «Большинство белых людей при виде вас думают, что есть какая-то расовая проблема, расовая несправедливость, которую вы собираетесь разоблачить и с которой собираетесь бороться, – сказал я ему. – Это прекрасно, но в моей работе сейчас мне это не поможет». И он отступил. Он провел там пару дней, но он понял мои цели, мои мотивы. Я по-прежнему уважаю его, но в тот момент его присутствие было для меня нежелательно по причинам, которые я вам объяснил. Также меня спрашивали, хочу ли я, чтобы приехал Аль Шарптон. Я ответил, что это тоже не лучшая идея, и он меня прекрасно понял. Он тоже думал, что ему не стоит там находиться. Но, в конечном счете, это задача адвоката – сформулировать эти вопросы и ответить на них. Посмотреть на них объективно. Не стоит от них отворачиваться, не стоит притворяться, что наше общество подчиняется каким-то выдуманным стереотипам. Отдавайте себе отчет в том, каково оно на самом деле, и выстраивайте стратегию защиты соответственно. Именно это я пытался сделать. К счастью, мы преуспели, и я абсолютно уверен, что решение суда было справедливым.

Я знаю, что среди вас много студентов, изучающих тактику судопроизводства. Позвольте мне сказать пару слов о тактике, потому что я использовал некоторые неортодоксальные тактики, за которые меня критиковали вплоть до вердикта. Я просто кратко их резюмирую. Суд – это упражнение на знание людей. Если вы не понимаете людей, значит вы не готовы вести дело так хорошо, как возможно. Людей не изучают в школах юриспруденции. Правда, не изучают. На самом деле, по-моему, в школах вас учат, что судебная практика – это сплошь интеллектуальные упражнения. А это не так. Лучшие юристы и адвокаты понимают то, что происходит в сердцах и душах людей, так же хорошо, как то, что происходит в их умах. Вам придется работать с людьми, которые не учились в школах юриспруденции, не ходили в колледж. С людьми из самых разных слоев общества. Некоторые из них образованны, некоторые нет. Но кем бы они ни были, вы должны понимать, что человеческая природа – гораздо шире и многограннее, чем только интеллект. Вы должны научиться видеть мотивы поступков людей. Вы должны понять, какой тип людей обычно прислушивается к вам, как к юристу, в суде, а это можно познать только на опыте. Вы должны научиться чувствовать инстинкты людей, их интуицию, их стиль мышления. Не все поддается логике, поверьте мне. И я искренне считаю, что юридические академии вредят будущим юристам в том, что не учат их быть хорошими людьми.

Я часто говорю о важности благотворительной работы, потому что очень верю в неё и сам занимаюсь ею. Но многие студенты смотрят на меня вопросительно: «О чем он говорит? Я в долгу! Я еле свожу концы с концами. Я не могу платить за квартиру. Я хочу новую машину. Мне предложили хорошую работу. Ты с ума сошел?» Конечно, я никому не могу указывать, как им прожить свою жизнь. Только вы сами можете определить, что подходит лично вам. Всего нам в жизни все равно не успеть, и нужно выбирать то, что кажется лучшим. Но скажу вам вот что: с тех пор, как я окончил юридическую академию, все исследования на тему удовлетворенности юристов своей работой, что я видел, были печальными. Все исследования указывают, что подавляющее большинство юристов не счастливы на своей работе. И, кажется, они принимают это как данность. А на деле я видел следующее. Я видел как юристы – особенно умные, из хороших институтов, с хорошим академическим образованием, – получают очень престижные работы. После того, как флер новизны сходит, они понимают, что несчастны, и уходят на другую престижную работу. А потом на следующую. И им даже не приходит в голову, что, меняя работы, они не меняют работу совсем. Многие из них в конце концов оседают где-то в престижных организациях, на огромных деньгах, но удовлетворения так и нет. Кто-то делает более радикальные шаги. Некоторые юристы уходят в федеральную прокуратуру, где все считают себя элитой. И вот, они перепрыгивают из престижной фирмы в прокуратуру, а потом обратно в престижную фирму, и наконец однажды вечером вы встречаете их в баре за третьей или четвертой рюмкой и признанием: «Мне не нравится моя работа!» Но они все равно не сменят ее – это для них рутина.

Был такой юрист по имени Уильям Канслер – он скончался десять лет назад. Уильям написал прекрасную книгу под названием “My Life As A Radical Lawyer”, которую опубликовал за год до смерти в 1994 году. Я бы всем советовал ее прочитать. Это захватывающая книга. Правда, как соавтор признается во введении, Уильяму нравилось рассказывать красивый миф о себе и свойственно было немного приукрашивать. Но тем не менее. Это был человек, который все делал “правильно”. Он выпускник Йельского Университета, специализировался во французском языке и позже преподавал в Йеле. У него был замечательный послужной список во Вторую мировую войну. Он учился в Юридической Школе Колумбии и вместе с братом основал фирму в центре Манхэттена. Он купил хороший дом в Вестчестере и жизнь его шла как по маслу, вот только все это не приносила ему никакого удовлетворения. И однажды ему позвонил кто-то из Американского союза защиты гражданских свобод: “У нас есть дело по гражданским правам на крайнем Юге. Не поможете нам?” Он согласился и начал работать на Юге с Мартином Лютером Кингом-младшим. Эта работа для движения в защиту гражданских прав его затянула. Он прославился на всю страну после процесса “Чикагской Семерки” в конце 60-х, где решалось, спровоцировали ли подсудимые беспорядки перед Демократической Национальной Конвенцией 68-го года. Уильям решил посвятить свою дальнейшую карьеру защите париев - людей, к которым никто и близко подходить не хотел. Он получал удовольствие от идеи защищать людей, которые казались беззащитными. Под конец жизни он больше сосредоточился на арабо-американцах, которые в свете взрывов в Нью-Йорке в 1993 году становились главной целью расизма, несправедливости и нетерпимости. И все сходятся во мнении, что он прожил очень красочную, интересную, полноценную профессиональную жизнь. Через пару лет после его смерти профессор правоведения в Алабаме написал книгу “Уильямом Канслер: самый ненавистный юрист Америки”. Он проанализировал жизнь Канслера со своей точки зрения и пришел к выводу, что это был действительно счастливый в своей работе человек. Это было юрист, который что-то изменил в мире, повлиял на общество, нашёл удовлетворение в своей деятельности. Юрист, который чувствовал, что не зря получил свою степень. Он заставил юридическую систему работать там, где иначе она бы ни за что не сработала.

Сегодня я говорил с профессором Оглетри о другом знаменитом юристе из Чикаго, который жил гораздо раньше Уильяма Канслера, - человеке по имени Кларенс Дарроу, о котором многие из вас, наверное, слышали. Кларенс Дарроу тоже до какого-то момента своей карьеры делал все правильно. Он был юрисконсультом муниципалитета Чикаго, а эта должность тогда считалась отличным стартом на пути к славе и состоянию. Потом он стал главным юрисконсультом по железным дорогам в Иллинойсе, что также считалось очень перспективной должностью. Но ему этого просто не хватало. И он начал представлять профсоюзы, а в те времена люди, связанные с профсоюзами, считались преступниками. Профсоюзы считались преступными организациями, почти как мафия в более поздние годы. И он нашел желаемое удовлетворение в благотворительной работе, оказал огромное влияние на общество, и, безусловно, считается теперь очень деятельным и успешным юристом.

Жизнь по правилам не всегда приносит счастье и удовлетворение. Она может его принести, на время. Может даже и навсегда. Если это так, цените такую жизнь, но если нет, не бойтесь попробовать что-то иное. Я мог бы говорить об этом часами, поскольку сам выбрал для себя этот путь. В какой-то момент мне пришлось признать, что я, в общем-то, неприспособленный к нашей системе ренегат: я чужой в этих прекрасных местах, куда все так стремятся. Я был там, но они мне просто не подходят. И я люблю благотворительную работу. Я люблю на что-то влиять. Когда вы добиваетесь оправдательного приговора в деле об убийстве для кого-то, у кого иначе никогда не было бы шанса, для невиновного человека, не имеющего средств, нет ничего приятнее, чем видеть, что это означает для него и его семьи. И даже если вы представляете кого-то, кто виноват, просто заставить систему работать, заставить этих высокомерных обвинителей не злоупотреблять законом, не злоупотреблять фактами, и не использовать людей, которые кажутся беззащитными – это прекрасное чувство! Я не говорю, что все обвинители такие. Но такие есть! И полиция тоже, бывает, злоупотребляет своей властью и обязанностями. Выводить их на чистую воду и делать эту систему самой лучшей системой в мире – это работа, приносящая огромное удовлетворение.

Наконец, – возвращаясь к тактикам – нас, юристов, учат традиционно. Традиции передаются из поколения в поколение, и у большинства юристов нет ни времени, ни желания посмотреть на эти традиции под микроскопом и задать себе вопрос: “Сработает ли этот подход в данном случае?” Люди просто делают то, чему научены. Приведу пример: в своей вступительной речи в деле Майкла Джексона я сказал то, что многие специалисты по уголовному праву сочли бы ересью. Как мы все знаем, в деле всегда есть презумпция невиновности. Бремя доказательства преступления до такой степени, чтобы у жюри не осталось обоснованного сомнения, ложится на сторону обвинения, а защита не обязана ничего доказывать. Это всё звучит восхитительно. Но что это, по сути, означает в зале суда? Мне кажется, это означает вот что, и вот что это означало в деле Майкла Джексона. Во-первых, как правило, присяжные уверены, что юристы знают правду, независимо от того, так это на самом деле или нет. Во-вторых, они сами хотят знать, где правда. И когда адвокат, глядя на присяжных, во вступительной речи произносит: “У моего клиента есть презумпция невиновности и это обвинение должно вам что-то доказывать, а я сделаю так, что у вас в конце будет повод для сомнения”, я думаю, типичный присяжный посмотрит на такого адвоката и скажет: “Его клиент виноват! Он просто думает, что сможет помешать обвинению доказать это!” Мне так кажется. Идя на суд Джексона, я горячо верил, что правда на нашей стороне, улики на нашей стороне. И я не видел, почему бы не заявить об этом, почему бы не бросить это обвинению в лицо. Поэтому в своей вступительной речи я сказал: «Я дам вам обещания. Я заключу с вами договор. Я докажу, что этот человек невиновен». Я никогда не упоминал, на ком из нас лежит бремя доказательства. Я никогда не упоминал обоснованное сомнение. У меня была причина этого не делать, и причина эта в том, что я хотел быть носителем правды, а не уступать эту роль оппоненту. Мне не хотелось создавать впечатление, что я играю формальностями. Пусть их выступление выглядит так! И я чувствовал, что вступительная речь дала нам хороший импульс. Мне кажется, после этого так и не потеряли его и именно поэтому Майкл Джексон был оправдан в полной мере.

В юридической академии вы изучаете перекрестный допрос. Вас учат: «Не задавайте открытых вопросов, не задавайте вопросов, начинающихся с «как», не задавайте вопросов, начинающихся с «почему». Этим вы открываете дверь для потока ужасов». Ну, наверное, начинать действительно нужно с этого принципа. Но если вы будете следовать ему на протяжении всей карьеры, то никогда не станете асом перекрестных допросов. Если в какой-то момент вы не начнете идти на эти риски, то вам не добиться профессионализма. Вы должны достичь такого уровня мастерства, когда инстинкты подсказывают вам: «вот здесь это можно делать, а вот здесь нельзя». После предварительного слушания Роберта Блейка, которое три недели транслировалось по ТВ, какой-то репортер с Court TV сказал мне: «Мы еще не видели, чтобы кто-нибудь задавал столько открытых вопросов! Но вам всегда удается оборачивать их в свою пользу!» И это непросто! Мне пришлось долго работать над этим умением, потому что в академии меня учили тому же, чему и вас. Но нельзя бояться своего дела, особенно, если на вашей стороне правда. Не бойтесь своего дела. Не стоит чрезмерно осторожничать, как делают многие адвокаты. Эксперты говорили, что мне следовало прекратить допрос, когда обвинение закончило вызов свидетелей в деле Майкла Джексона, потому что наши перекрёстные допросы и так были эффективными. Но скажу вам, что если бы я не вызвал своих свидетелей, мы бы получили по крайней мере патовую ситуацию у присяжных. Не думаю, что мы непременно получили бы вердикт “невиновен”. Я знал, что даже если мы придем к патовой ситуации, я все равно прославлюсь, потому что считалось, что дело заведомо проигрышное. Сказали бы: «Он молодец: подвесил жюри в таком большом деле, прямо как Лесли Абрахмсон в том первом деле Менендез». Для меня это, наверное, было бы неплохо. Но что это означало бы для моего клиента? Прежде всего, прокуроры довели бы дело до суда повторно и исправили множество своих ошибок. Судья мог бы изменить некоторые из своих решений, которые были нам на пользу. Не думаю, что жизнь Майкла Джексона была бы спасена, если бы мы завершили допрос свидетелей тогда, когда его решило завершить обвинение. Конечно, применяя этот принцип к своему делу, вы рискуете, так как ваш свидетель будет подвергнут перекрестному допросу. Но опять же повторю: я чувствовал, что правда на нашей стороне. Я чувствовал, что улики на нашей стороне. Поэтому я не останавливался. Мы вызвали пятьдесят свидетелей, обвинение вызвало девяносто. И мы получили тот результат, который получили.

На все, чему вас учат, в какой-то момент нужно посмотреть под микроскопом. Я помню, в юридической академии – и я не могу поверить, что нас действительно этому учили, – нам говорили: «Просто изложите свою точку зрения в конце и резюмируйте ее». Это безумие! Присяжные принимают решение не только в конце! И они выбирают сторону быстро! Многие люди упрямы и цепляются за те выводы, к которым уже пришли. Поэтому нужно продвигать свою версию с первого дня. И нужно делать это убедительно. Свою историю нужно рассказывать уже в вопросах. Нельзя дожидаться конца, чтобы свести все воедино. И не стоит полагать, что присяжные рассуждают так же, как вы: нужно буквально вдолбить им вашу точку зрения. По сути, вы должны произносить вступительную речь во время вступительной речи, прямого допроса, перекрестного допроса и заключения. У вас есть четыре этапа, чтобы рассказать свою историю. Не думайте, что перекрёстный допрос нужен лишь для того, чтобы дискредитировать свидетеля: он нужен вам, чтобы рассказать вашу историю! И то, как вы дискредитируете свидетеля, очень зависит от того, что вы думаете об этом свидетеле. По некоторым свидетелям видно, что это хорошие актёры, социопаты, психопаты, и вы понимаете, что чем дольше они будут давать показания, тем больше выставят напоказ свою истинную суть. Они могут оступиться лишь на долю секунды, но рано или поздно они оступятся. Иногда бывает полезно держать свидетеля под присягой несколько дней. Меня, например, критиковали за избыточные допросы. Однажды вечером я переключал каналы, и попал на кого-то, кажется, из Бостона, кто заявил: «Мне кажется, он слишком детально рассматривает дело!» Этот товарищ за всю жизнь не был ни в одном зале суда и понятия не имел, о чем говорит, но, тем не менее, ему казалось, что я слишком детально рассматриваю дело! Полагаю, под этим имелось в виду: «Зачем он держит свидетеля так долго?» Про некоторых свидетелей, на которых полагалось обвинение, я заключил, что чем дольше они будут давать показания, тем хуже будут выглядеть. Даже если они говорят о мелочах, о вещах, которые не кажутся значительными, не важно. Важно позволить присяжным заглянуть этому свидетелю в душу и сердце. Покажите им, кто этот человек, покажите им, какой он лжец и мошенник. Держите его под присягой, держите его, держите его.

Здесь, очевидно, речь про мать Гэвина, Дженет Арвизо, которая на допросе выглядела почти ненормальной. Присяжные позже признались, что именно показания Дженет убедили их в том, что обвинения безосновательны. В интервью сразу после вынесения приговора они как раз говорят об этом:

И в заключение скажу о средствах массовой информации. Я атакую СМИ с самого вынесения вердикта. Я очень уважаю профессиональных журналистов, следующих этическому кодексу. Журналистов, имеющих профессиональные ценности. Журналистов, которые, сообщая о том, что происходит в зале суда, не показывают своей заинтересованности в конкретном исходе дела. Если они сообщают о вердикте, вы никогда не узнаете, каково их личное мнение, потому что они профессионалы. И у нас были такие журналисты. У нас была Линда Дойтч из Associated Press, Марк Тиабби от NBC. Вот это профессионалы. Дон Хоббс из Santa Barbara News Press. Но помимо них у нас была и толпа клоунов! Я называю их желтыми репортёрами. Я не называю их журналистами, они недостойны этого звания. Люди с Court TV, люди с некоторых кабельных телеканалов. Люди, которые вопили и кричали о своем мнении, хотя сами в жизни не были в зале суда. Люди, которые пытались делать вид, будто знают, что происходит, – бывшие прокуроры и адвокаты в Нью-Йорке, которые ни разу в жизни не вели настоящего дела, но пылко рассуждали о важности или неважности того или иного свидетеля или улики, только чтобы попасть в камеру. И освещение дела было чудовищным. В общем и целом – чудовищным.

Всегда помните о том, что приоритеты СМИ отличаются от приоритетов тех, кто участвует в процессе. СМИ не находятся под присягой. Они не ответственны за то, что случится с ответчиком или жертвой – если есть жертва, – или с семьей жертвы и семьей ответчика. Они никогда не будут винить себя в исходе дела, каков бы он ни был. К ним практически не относятся распоряжения суда. Судья может велеть им сидеть в определенном месте или парковаться в определенном месте, но не более того. И единственное, что их волнует, это рейтинг и деньги. Это может быть самый скучный день в суде, но потом вы включите телевизор и услышите о том, какой захватывающий и драматичный это был день. Потому что они пытаются завоевать аудиторию и удержать аудиторию – это их бизнес. И обычно, предсказывая исход громких процессов, они ошибаются! В деле Менендез они предсказали, что вердикт будет “виновен”, но дело было подвешено. Про О. Джея Симпсона говорили, что он будет признан виновным, но приговор был оправдательным. В деле Роберта Блейка они предсказали обвинительный приговор, но подсудимого оправдали. Скотту Питерсону предсказывали оправдание или подвешенный вердикт, но его признали виновным и приговорили к смерти. И в деле Майкла Джексона все СМИ сходились во мнении, что его осудят, но мы получили четырнадцать вердиктов “невиновен”. Дела выигрываются в зале суда, а не за его дверями. Конечно, на средства массовой информации нужно обращать внимание. Положительные репортажи о вашем клиенте не повредят, но если вы уделяете слишком много времени происходящему в СМИ и отвлекаетесь от подготовки к тому, чтобы выиграть дело перед двенадцатью присяжными, то в конце вы, вероятно, будете сильно разочарованы. Дела выигрываются внутри зала суда.

По моим наблюдениям американские присяжные в массе своей очень почтенные, трудолюбивые, серьезно относящиеся к своим обязанностям люди, не подверженные влиянию СМИ. Некоторые юристы позиционируют себя как специалисты по отбору жюри или эксперты по средствам массовой информации, но я на это не покупаюсь. Хороший юрист должен знать, как вести дело, и уметь сосредоточиться на ведении дела. И ничего больше. Да, можно нанять кого-то, кто попытается сгладить эффект от негативных репортажей – ради бога. Лучше иметь положительную информацию о вашем клиенте, чем отрицательную. Но не стоит заблуждаться, думая, что таким образом вы выиграете дело. Мне кажется, в деле Скотта Питерсона, защита выиграла PR-битву, но проиграла битву в зале суда. Мы видели совершенно изумительные репортажи о том, как блистает защита и как плохо выступает обвинение, как в деле об убийстве у них нет ни одного очевидца, нет судебных экспертов, и т.д. и т.п. А в итоге это оказалось очень мощное дело, выигранное в суде на основе косвенных доказательств. Сам я там не был, поэтому не могу сказать, кто выступал хорошо, а кто плохо. Все, что я знаю, это что я видел много прекрасных пресс-репортажей с предсказаниями оправдательного исхода, и все мы знаем результат. Я предпочту быть поджаренным в прессе, но выиграть при этом суд. Средства массовой информации обладают соблазном и притягательностью: вы начинаете думать, что дела выигрываются там. Юристы легко попадаются на эту удочку и забывают о том, что на самом деле важно. Важен не адвокат и не его репутация в СМИ. Благополучие клиента и вердикт присяжных – вот что важно.